Под флаг адмирала Макарова [СИ] - Герман Иванович Романов

Он лежал на отнюдь не узком диване, и мягком, спина то хорошо чувствовала, да и кожаная спинка высокая. Довольно просторная комнатка, не зал, конечно, а некая помесь кабинета, уставленного старинной мебелью, с местом для отдыха. Вот только нормальных окон нигде не имелось, зато вместо них в стенках круглые иллюминаторы, как на круизном судне, причем один открыт, а вот другие задраены.

— Не понял, это что за шуточки⁈ Или сон вроде наваждения⁈

Андрей Андреевич машинально коснулся ладонью подбородка, и чуть ли не заорал от накатившего ужаса. Никогда в жизни бороду не носил, а тут под пальцами самые натуральные «заросли» — такую окладистую бороду ни один год заботливо выращивают.

— Щетина должна быть, щетина, а не это… Я что в коме несколько лет лежал, и потому кости переломанные сумели срастись, и борода отросла? Да быть того не может!

Здравый смысл у него остался, хотя Андрей Андреевич чувствовал, что начинает сходить с ума. Предположение могло быть верным только не в его случае — на одних физрастворах некоторую упитанность не приобретешь, уж вполне здоровое тело от костлявого и дохлого завсегда отличит не то, что врач, даже незнакомый с медициной пациент.

— Что происходит⁈

Заданный в предрассветные сумерки вопрос остался без ответа — и он с немалым трудом остановил накатившийся приступ паники. Откинул шершавое на ощупь одеяло, провел ладонями по груди — под пальцами была шелковая ткань, хотя нательное белье отроду не носил. Присел на диване, опустив ноги на пол — под ступнями ощутил ковер.

Огляделся, благо глаза привыкли к сумеркам, что изрядно светлели, и затравленно прошептал:

— Я ведь на корабле, в каюте — потому что везде иллюминаторы и чувствуется легкое покачивание. Да-да, это не меня водит, а палуба под ногами подрагивает. Вот дела! Но почему мебель сплошной антиквариат⁈

Действительно — шкаф со стеклянными дверцами, за которыми были видны книги и стопки каких-то бумаг. Даже на вид тяжелый двух тумбовый стол, на котором стоит светильник, по типу ленинского, со знаменитой фотографии, да пара мягких кресел. Стулья с гнутыми спинками и мягкими сидениями, словно из гарнитура знаменитого мастера Гамбса — за которыми охотились «великий комбинатор» Остап Бендер и незадачливый предводитель дворянства Ипполит Матвеевич Воробьянинов с отцом Федором. Еще один шкаф, но дверцы из цельного дерева, ковры на полу, и потолок лежит на железных швеллерах, тяжеленных даже на вид.

— Да здравствует электричество, — пробормотал Андрей Андреевич и нащупал «рубильник» на лампе — щелкнул. Он ожидал вспышки, и прищурил глаза, вот только лампочка, да еще прикрытая сверху стеклянным плафоном, была слабой и тусклой, хотя света оказалось вполне достаточно, чтобы все разглядеть и убедится еще раз, что его окружает отнюдь не мираж.

— А это воде зеркало?

Действительно — свет отражался пятном от стенки, и Андрей Андреевич поднялся с дивана, машинально поддернув чуточку спавшие вниз подштанники. И пошатнувшись, испытывая ощущение, будто впервые встал на ноги, шагая как журавль, он направился к зеркалу, терзаемый накатившим ужасом и нехорошими предчувствиями.

— Не может быть…

Андрей Андреевич ощутил, как в душе появился мертвящий лед — отражение лица в зеркале было иным, не его собственным. Врач несколько раз внимательно всматривался в стекло, поморгал, даже закрыл глаза, но когда снова посмотрел, то сомнений не осталось — не морок, не наваждение — он действительно стал совершенно другим человеком, с иным обличьем. И как только осознал этот факт, ноги ослабели, и Андрей Андреевич уселся на ковер, не в силах стоять перед своим отражением, что совсем не его собственное, привычное от рождения…

Начало ХХ века. Порт-Саид, вход в Суэцкий канал

Глава 2

— Я умер, но остался жить в чужом для меня теле. Вроде как «матрицу» пересадили — считал подобное фантастикой!

Андрей Андреевич не закричал, не стал биться головой о переборку в истерике. То, что с ним произошло, он принял вполне спокойно — как только возможно в такой ситуации. Есть такая штука как диагностика заболевания, тут примерно схожее произошло — как только сам себе диагноз поставишь, все на свои места сразу становится.

Переселение душ, не иначе — читал, что такое происходит порой. И в психиатрии такие случаи внезапного изменения поведения пациента часты, описаны подробно, когда больной в одночасье заявляет, что он совершенно другой человек на самом деле. И лечение соответствующее есть, по корректировке сознания. Проще говоря, «овощем» делают после медикаментозной обработки — тихим, слюнявым и безопасным для общества.

— Нет, такого мне и даром не надо!

Андрей Андреевич передернул плечами — был у него знакомый психиатр с давних времен, еще советской «закалки» — рассказывал, что с диссидентами всякими делали в закрытых лечебницах, во времена «оно».

— А раз так, надо понять, в кого я «попал»! И в какое время…

Уточнение было отнюдь не лишним, ведь перенос сознания и разума может быть осуществлен реципиенту, как его современнику, так из будущего времени в прошлое, и наоборот.

— О чем я думаю, о чем…

И тут в голову пришла неожиданная мысль, он встал с ковра, дошел до дивана, присел — откинулся на спинку, закрыл глаза, и попытался остановить поток собственных мыслей. Надеялся на одно — в такой ситуации «настоящий хозяин» тела будет способен «перехватить» управление, вернее возвратить. Сидел неподвижно минут десять, но ничего особенного не происходило. Тогда решил провести физическое воздействие на организм, чтобы лучше понять что происходит. И сильно ущипнул кожу на бедре, ухватив крепко пальцами. От боли содрогнулся, зашипел, навернулись слезы, но утер их и снова раскрыл глаза.

— Не мираж или наваждение, и не сон — боль явственная.

Мир вокруг совершенно не изменился, все та же большая каюта, в которой стало заметно светлее — утро наступало быстро.

— Ладно, что случилось, того не избежать — номини нецессе ест мори! Надо приспосабливаться к новым обстоятельствам!

Паническая атака в полной мощи так и не состоялась — он вовремя вернул над собой полный контроль и выдохнул воздух. Снова встал с дивана и подошел к раскрытому иллюминатору — первое, что попало в глаза, так багровый диск поднимающегося из-за горизонта яркого солнца. На голубой глади моря и желтой, выжженной солнцем земли, что шла далеко впереди и чуть правее, это выглядело впечатляюще.

— А ведь я здесь бывал в своем теле, и гораздо позже — тут сплошняком новостройки шли, но вот эти две мечети вполне узнаваемы, как и памятник у дебаркадера. Я нахожусь в Порт-Саиде, никакого сомнения — Суэцкий канал сразу узнаешь, если хоть раз видел. А я им трижды проплывал. Вот только стариной веет изрядной, такое лет сто назад было, а то и больше… Постой!

Кожу словно крепким морозом пробрало — среди транспортов, что стояли на якорях, были два маленьких четырех трубных кораблика, на корме которых развевался белое полотнище с диагональным, синим крестом, который мгновенно узнает любой русский — Андреевский флаг.

— Помилуй бог! Через Суэц ведь прошла часть эскадры Рожественского, что направлялась в Цусиму…

Голос осекся, перехватило горло. Догадка чуть ли не ошпарила его, душа снова начала леденеть, покрываться «шугой», как в стужу река. Андрей Андреевич бросился к шкафу, открыл нараспашку створки — полки с бельем и вставленными в друг дужку накладными воротничками и манжетами. А в другом отсеке еще висящие на «плечиках» внутри белые и черные кители и мундир, ярко сверкнула золотая мишура эполет. А еще погоны с одиноким черным орлом на желтом из канители поле — как помнил, такие носили исключительно контр-адмиралы Российского императорского флота.

— Боже милостивый! Я или Фелькерзам, либо Небогатов — другие Суэцким каналом не шли!

Знания были отрывочные, со времен советской школы — кто тогда из учеников не зачитывался романами Пикуля, Новикова-Прибоя и Степанова. И с той давней поры, ведь сорок лет пошло, кое-что в голове осталось. А ведь тогда родители специально выписывали журнал «Моделист-конструктор», и каждый его номер он ожидал с нетерпением — ведь там была «Морская коллекция». И потому успеваемость двух оболтусов резко повысилась с пятого класса — им грозили репрессии в виде прекращения подписки, если троек за четверть будет больше одной. Так что с Вилей вышли если не в отличники, то в твердые «хорошисты» точно.